Апрель – такой доверчивый ребёнок,
травинка золотая на ветру.
Чуть вылезла из земляных пелёнок,
и мнится ей: «Вовеки не умру!»

Апрель – румяный, розовый, молочный.
Щепотка рос на мареве травы.
И вера в то, что мир большой и прочный.
Но вера не сбывается, увы.

Гнедая ночь взмахнула тучей-гривой,
и цокот звёзд потух в сыром дожде.
Лишь верещал на кухне торопливо
потёртый, древний чайник на плите.

Под сполохи стихий мы разливали
настой на мяте с крымским чабрецом
и оттого заметили едва ли,
как градины запрыгали с яйцо...

Цветы в потоки окунали лица.
Слезливых струй блесну и бахрому
швырял с размаху ветер. Торопиться
на кухню к чашкам было ни к чему –

стояли с ними прямо на пороге.
А за навесом бушевал и выл
раздвинувший небесные чертоги
огонь и гром природных высших сил.

И струйки пара ветром относило
туда, где дождь трагически гремел.
А градины к нам шлёпались вполсилы,
на выдохе совсем отяжелев.

И сад шуршал, и плакал, и ломался...
Но в небесах всё шёл переполох,
выстреливая молнии из пальцев
и освещая старенький порог.

Весна такая веснушчатая!
От одуванчиков щекотно.
Горят, как свечки непочатые,
Блаженно, весело, дремотно.

Просыпались лугам в подолы,
Натыкались в садах меж грядок.
И обихаживают пчёлы
Их непричёсанный порядок.

Как самоцветы-горицветы.
Как крошево янтарной пыли.
Умыты грядки и одеты,
А пудру вытереть забыли.

Улыбки так и жмутся к ротикам.
Ресницы жёлтые, горячие.
Вздыхают тяжко огородники
Над веснушчатой неудачею,

Но ей-то что! Горит и светится
Та сорняковая путина
Лимонного щедрее месяца.
Неопалимая купина.

Белый, голубой, зернистый, красный,
пёстрый, жёлтый, белый, голубой...
Под волною ходят камни праздно,
льются камни в пенистый прибой.

В этой гальке дымчатой и серой
на свету – как вспыхивают вдруг
под водою вольной, полной мерой!
Словно из соцветий ярких луг.

Не храни те камешки на суше:
им, живым, светиться лишь в воде,
а в коробке краски – глуше, глуше...
Хоть цветные, да уже не те.

Я присела у черты прибрежной,
опустила руку в гребень волн.
Мраморный, гранитный, светлый, нежный,
крапчатый и самоцветный сон.

Немолода? Вы юны, чёрт возьми!
И если б Вас не женщиной создали,
в какой драконодышащей бы зале
в Вас посох странствий лезвие вонзил!

Холодный блеск священного меча –
и выцветшие строчки фолиантов...
Какая тайнозримая печать
волшебного «вчера»!
Иль, может, «завтра»?..

Бельканто. Фа-мажор.
Фонтан любви и лета.
Слагаемые слов
сбежались на зарю.
Из буковок жуков,
аккорда трав и света
простой и тёплый стих
как выдох сотворю.

Веранда. Виноград.
И сине-белой гаммой
который год подряд
к перу возрождена,
ращу свой сад стихов
блаженно и упрямо
на грядках дней: цукат
небесного зерна,

и косточку луны,
и водосток поющий...
И цокот, и цукат,
и поступь, и полёт –
для каждого, для всех
мои цветные кущи,
и синий виноград,
и жёлтый запах сот...

Ветхий мир воспоминаний
пробежал по занавеске:
пахнет сливками желаний,
светом, мамою и детской.

Мир пока уютно свёрнут,
словно кошечка в корзинке.
Ландышами пахнет город.
Мостовые греют спинки.

Ничего роднее, кроме
маминых ладоней в мыле –
юрких ласточек ладоней,
что стирали, шили, мыли...

Только тени занавески
и шаги по половицам...
Знаю: синий мячик детства
и тебе под утро снится.

В волшебных зеркалах все понарошку живы,
скользят шаги теней в глубинах, в тишине,
где время не идёт, мы юны и красивы
и бабочки цветут в беседке на стене.

Волшебны зеркала тем, что печаль мгновенна,
гармония чиста и возраста ей нет,
что набежит волна кружащейся вселенной
и в свежую графу внесёт былой ответ.

Волшебным зеркалам не отказать в восторге,
они продляют жизнь и дарят нам покой.
В волшебных зеркалах записывают в боги –
чего ещё желать в мистерии веков?

Глядим глаза в глаза из тёмных коридоров
мы правнукам своим, невидимы почти,
но исполняем роль великого Суфлёра,
Который сотворил, взрастил и обучил.

Мы – бесконечный Род в пространстве линз и пены,
нас тьмы и тьмы и тьмы в песках Луны седой.
На представленьи «Жизнь» нам не уйти со сцены,
века ещё служить ведущею звездой.

Ах, эти жёлтые цветы – улыбки лета!
Ах, колдовская синька струй и мальвы в красном!
Здесь не имеет даже боль правА на вето:
Заполонили белый свет стрекозы праздно.

Ничто не может очертить предела мыслям,
Но всё смягчается в травы зелёных сетях.
И миг сияющих высот мы длим и близим,
Перерастающие боль большие дети.

А «боль забыли»
Не значит вовсе,
Что носим крылья
Уже стрекозьи
И то, что выше, возвышает чем-то нас.
Мы ловим струи,
Большие дети,
Смешно и всуе,
В зелёных сетях.
И ветер, выйдя из ветвей, играет джаз.

По синему парку гуляют деревья и тени.
Скамейки скользят в менуэте изящных движений.
Влюблённый Фонарь поклонился пленительной Тумбе,
и кто-то в кустах загудел и заохал на тубе.

Какой променад у отживших седых ловеласов!
Синьоры Террасы, маркизы де ля Карабасы.
Вальяжно прошёлся серебряный Ливень по листьям –
он тоже, похоже, танцор и немножечко мистик.

Альтанки в воланах колонн и в светящихся шляпках.
На скромную Клумбу Фонтан загляделся украдкой.
Такие амуры, такие подлунные чары
бывают лишь в парке заброшенном, тихом и старом.

Такое все весеннее,
Как молодой петух!
Природы воскресение
Преображает дух,

И ты, шальной и ветреный,
Стоишь, подняв глаза
В высокие, рассветные,
Святые небеса.

Заря в янтарь окрасила
Вишнёвую кору.
Капели вздохи ясные
Струятся поутру.

Всё солнечно-лимонное:
Калитки и сады,
И небеса бездонные,
И, воскрешённый, ты,

До самой тонкой жилочки
Распахнут, обновлен,
Как голубь-сизокрылочка,
Как колокольный звон...

В саду осыпаются груши –
тепло и уютно, сквозь сон.
Послушай, ты только послушай
сверчков нарастающий звон!

В чем магия этих хоралов?
Из трав – до мигнувшей звезды.
Скала розовеет кораллом
над отблеском лунной воды,

но это не видишь, а помнишь,
качаемый сонной рекой.
И берегом лунные кони
идут на ночной водопой.

И катятся волны полыни
в раскрытые окна опять.
И оклики циннии синей
в сознании не удержать.

В этот вечер вырастают вишни
Под слепую музыку дождя.
В вороные ветреные выси
Огненной душою перейдя,

Ты струишься в ласковом пространстве,
Пробежав дождинкой по стеклу,
А Земля в мерцающем убранстве
Кружится невестой на балу.